Свет и Воздух

Московский живописец – Валентина Михайловна Диффинэ-Кристи принадлежит к поколению художников, чей путь в искусство начался в первые послевоенные годы. Учеба в училище памяти 1905 года с 1936 по 1938 годы сыграла решающую роль в формировании ее как художника. Там она встретилась с Евгением Диффинэ, поистине легендарной личностью, сыгравшей судьбоносную роль в жизни Валентины Михайловны. Его исключительно яркое дарование раскрылось уже в те годы. Работы, показанные им на студенческой выставке в 1938 году, получили высокую оценку ведущих мастеров живописи того времени. Достаточно сказать, что Сергей Герасимов взял его из училища к себе в мастерскую в Суриковский институт. Экзамены для него были, по существу, формальностью.

В семье Диффинэ художников не было, но атмосфера дома располагала к тому, что бы мальчик увлекся творчеством. Другом семьи был художник К. Юон, а в юности Евгений брал уроки у художника Л. Туржанского. По воспоминаниям Валентины Михайловны, его кумиром в тот период, был В.И. Суриков. Испытал большое влияние и П. Кончаловского. По отцу он был француз и «русско-французская» культура блистательно воплотилась в его творчестве. Он писал только с натуры – это были жанровые картины, пейзажи, портреты. От передвижников Евгений воспринял академически выверенную точность рисунка, продуманность композиции.

В работах: «Сарай» (1940 г.), «Белорусская деревня»(1939 г.), «Сапожники-кустари» (1939 г.) мазки кисти, точно попадая в нужное место, делали его работы откровениями в живописи. Е. Диффинэ к концу учебы в училище увлекся пленэрной живописью, основоположниками которой были французские импрессионисты. По мощи дарования его сравнивали с К. Коровиным, любимым художником Евгения и Валентины.

Валентина Михайловна вспоминала, что ее ранние работы написаны под влиянием феноменально одаренного живописца Е. Диффинэ. Под обаянием его творчества находились практически все, кто с ним общался. Более того, его влияние испытало несколько поколений суриковского института. Художник Э. Браговский, учившийся в конце 1940-х годов – начале 1950-х, вспоминал: «Студенты под влиянием работ Диффинэ – все диффинировали».

В 1938 году Евгений и Валентина поженились. Они были молоды, талантливы, искренни. Их чувства друг к другу были таковы, что о них можно было сказать, что жили – душа в душу. Нередко такая яркость ощущений быстро перегорает, оставляя лишь горечь разочарований. Но в этом случае все было по-другому.

Однако, в эту идиллию властно вторглась Великая Отечественная Война.

Молодые супруги Диффинэ с маленьким сыном, названным в честь любимого художника Константином, оказались в Самарканде, куда были эвакуированы студенты и преподаватели Суриковского института. Евгений пишет этюды с натуры: светит южное солнце, освещая бирюзовые купола древних мечетей, цветут сады, все радует и восхищает глаз. Но реальная жизнь имела и обратную, крайне суровую сторону – в бытовых условиях отсутствовали элементарные удобства, и средства к существованию были минимальны. В эвакуации жизнь в искусстве по степени напряженности оказалась для Евгения вторым фронтом. Он начал работу над картиной «Раненый партизан» (1942 г., Х., м. 206х300). И сегодня в мирное время картина такого формата требует особых усилий от художника, но чего стоило писать ее в эвакуации? Он работал в голодном, почти обморочном состоянии. Необходимые молодому организму скудные калории отдавались творчеству – возможно, это стало одной из причин произошедшей вскоре трагедии. Гениальный живописец Евгений Диффинэ скончался от тифа в 28 лет, так и не окончив институт.

Уход из жизни человека в расцвете лет, всегда вызывает одну и ту же мысль «За что, Господи!». После тяжелых условий эвакуации почти все студенты вернулись в Москву. Кажется, что такая судьба должна быть как наказание за смертный грех. Но здесь же все по-другому – любящие друг друга как Ромео и Джульетта супруги, чистота помыслов, бескорыстное служение искусству. На вопрос «За что?» по существу нельзя найти ответ. И остается лишь вопрошать «Ради чего, Господи?».

Валентина Михайловна после ухода из жизни ее мужа прожила в одиночестве 70 лет. Она осталась верной женой любимого человека и художника, незримо присутствовавшего всю ее жизнь рядом. Она прожила 94 года.

После ухода из жизни Е.Диффинэ, Валентина Михайловна некоторое время еще прожила в эвакуации с маленьким сыном. Как она взяла в руки кисти после смерти мужа можно только догадываться: живопись для нее была и острым, сжимающим сердце напоминаем о нем, и одновременно утешением. В 1943 году она возвратилась в Москву и продолжила учебу в институте.

Началась мирная жизнь, и в 1946 году Валентина Михайловна окончила институт имени Сурикова. Она жила в семье своего отца М. Кристи – профессора института имени Баумана в коммунальной квартире, где вместе с другими членами семьи их было 8 человек. Мастерской, разумеется, не было. Официально ни в одном учреждении она не числилась, а потому зарплату нигде не получала, но работала над живописными холстами с полной отдачей сил. Трудилась, как на войне, без выходных и отпусков.

Автопортрет Валентины Михайловны 1954 года точно отражает ее состояние тех лет. Она написала себя с черной бархоткой в волосах, одетой в платье благородной темно-серо-коричневой гаммы, как напоминание о невосполнимой утрате. Белый как у гимназистки воротничок на платье, придает трогательную целомудренность всему ее облику. Беглого взгляда на этот портрет достаточно, чтобы понять, что она больше не выходила замуж. По контрасту с общей темной живописной гаммой выделяется светлое пятно – лицо художника. Поворот ее головы, осанка выдает в ней человека, достойно отразившего удар судьбы, а ее автопортрет – собирательный образ русско-советской интеллигенции, ее лучших представителей, вынесших на своих плечах все тяготы войны и победивших, сейчас воспринимается как классика, вполне достойная Третьяковской галереи. Здесь чувствуются традиции В. Серова, Н. Крамского. Валентина Михайловна в те годы еще не была членом Союза.

Дорога в искусство была для нее не проста. Ее становление как зрелого мастера происходило в годы жесткого диктата государственной политики в искусстве, требовавшего от творческих деятелей социалистического реализма. В передаче цвета и света не должно было прослеживаться влияния живописи импрессионистов – они были запрещены как представители разлагающегося капиталистического запада. Для Валентины Михайловны это значило предать того, кто был ей всех дороже. Но разве это было в ее силах? Ее обвиняли в формализме, и даже исключили из института, но со временем восстановили.

В 1957 она становится членом Московского отделения Союза художников СССР.

Исповедуя свои принципы в искусстве, Валентина Михайловна не отвергала художественную жизнь Московского Союза, но и не изменяла себе. Она берет заказы в комбинате, пишет Лениниану. В одной из ее работ так узнаваем Ильич в своей знаменитой кепке, а вся композиция выполнена в яркой, как флаг революции, гамме. Писала она так же гражданскую войну, с любимым народным героем Чапаевым. Выезжала на колхозные поля, написала замечательную работу «Уборка картофеля». 1965 г. Она становится членом так называемой «Комиссии по индустрии», которую возглавлял замечательный художник П.Я. Анурин. Она честно ходит на заводы, пишет рабочих. Эти темы вполне органично вписываются в ее живопись. Правда, в одной из публикаций ее вновь упрекают в формализме, за недостаточно проникновенное изображение человека труда. Возможно, ей просто не хватало отстраненности.

Художник много ездил по стране: Кавказ, Крым, древнерусские города, и, конечно же, родное Подмосковье. Она общалась с живописцами Э. Браговским, Н. Любимовой, А. Тутуновым, В. Куколем, О. Чистяковым, В. Нечитайло, М. Савченковой, и они с любовью принимали эту дружбу.

До конца 1950-х годов влияние Е. Диффинэ четко прослеживается в ее творчестве. Живопись ее натурная, с легко узнаваемой топографией места, всегда четко можно почувствовать, ту конкретную точку, с которой пишет художник. Живопись ее достаточно корпусная, насыщенная цветом и светом. Но к началу 1960-х ее творчество изменилось. Она уходит от линии живописи Диффинэ, в сторону высветления гаммы. Объекты ее живописи как будто теряют объем и вес, постепенно исчезают тени и появляется полярный день с его почти незаходящим солнцем. Усиливается плоскостность ее работ, их можно определить как более декоративные, чувствуется влияние древнерусских фресок и иконописи, где плоть невесома, нетленна.

С Браговским и Любимовой они часто совершали поездки на этюды, писали одни и те же мотивы. Но там, где у Браговского насыщенный ультрамарин, у нее преобладали оттенки голубого цвета. С 1960-х годов, прослеживается еще одна тенденция: в композициях точка как будто бы начинает отрываться от земной поверхности, причем высота эта из года в год становилась все больше. Вначале – чуть выше человеческого роста, потом с высоты птичьего полета, еще позднее как будто с самолета, все набирающего высоту. Ее поздние пейзажи написаны из мира космоса ее души.

При всей непохожести работ после 1950-х годов с творчеством Диффинэ, она по существу продолжила исповедовать его принципы. Валентина Михайловна говорила, что она никогда ничего не выдумывала. И мир ее живописи – это мир видимой ею реальности. О своей работе художника, по рассказам ее родной сестры – Евгении Михайловны, она говорила, что в живописи не существует контуров. Границы и предметы определяются только сочетанием красочных пятен цвета, объектов живописи. И отношения между ними очень точны, и нужно особое усилие, чтобы постоянно видеть, как сочетаются цвета во всей композиции одновременно. Работая, нельзя допускать случайного или придуманного цвета. Она говорила, что это требовало от нее большого напряжения, и во время работы она сильно уставала. Она признавалась, что иногда по этой причине теряла это видение, и тогда, как она выражалась, «мазала», чтобы закрасить холст. Такие работы она считала неудачными. Ей удавалась выполнить все поставленные перед собой живописные задачи. Например, в картине «Кусково. Грот Аргунова ХVIII век», краски сияют, переливаются, как в раю, из которого мы изгнаны, но которым нам дано любоваться лишь в работах художника.

В последующем периоде творчества она пользуется только белилами, лишь слегка разбавляя их другими красками для едва уловимого оттенка: «Кусково. Зима.» (1980 г.), «Дом в Гороховком переулке». (1987 г.).

В. Диффинэ неоднократно подчеркивала, что она не фантазирует, а действительно видит мир таким. И это закономерно: насколько светел сам человек, настолько светло он воспринимает и мир.

Н. Кристи писала о Евгении Диффинэ: «Творчество для него было смыслом и содержанием жизни. Прекрасным миром, где доверительность и искренность открывают двери вечных истин».

Валентина Михайловна прожила долгую жизнь как будто бы за двоих. Какую истину она должна была постичь? Попытаемся ответить. Она говорит о себе как о реалисте, ничего не придумывавшем. Но что это за реалии, которые могут вызвать у неискушенного зрителя вопрос, почему он видит по-другому? Позволю себе утверждать, что живопись Валентины Михайловны эволюционировала в сторону библейского реализма. Возможно, она сама так его не формулировала. Пространство-время в ее работах отодвигалось ко дням творения, то есть превращалось в вечность. Господь дает оценку сотворенному: «И увидел Бог, что это хорошо». И белый цвет, к которому приводит логика развития ее живописи – Первый день творения – Да будет свет.

Последние работы Валентины Михайловны далеки от работ Е. Диффинэ. Но предавать она не способна. Да и не известно, как развивалась бы его живопись, проживи он долгую жизнь.

Каждый из возрастных периодов художник прожила необыкновенно честно, не притворяясь, не кривя душой. Работа «У мольберта». (1987 г), по существу, ее автопортрет, но теперь, в отличие от того далекого 1954 года, – это едва различимая белая фигура в космическом пространстве. А, может быть, это уже и не фигура, а образ ее души.

Последний период жизни художника самый закрытый для окружающих был самым интригующим. Живя памятью о муже, и имея какую-то закрытую от других с ним связь, она не могла не прийти к вере. Она все более отрывалась от земных забот и интересов, что невольно отражалось в ее творчестве. И этот полет духа был в ее живописи последней реальностью, в которой совершенно не было возрастной немощи, а была абсолютная честность перед собой и окружающими. Ей было дано, в отличие от Е. Диффинэ, очень плавно совершить переход в тот мир, о котором мы ничего не знаем. Она дожила до того состояния, когда, будучи в полной ясности ума, потеряла интерес к живописи. Произошла столь мощная переоценка ценностей, что однажды она даже сказала, что всю жизнь занималась ерундой. Но по-прежнему очень ценила работы мужа.

Скорее всего, такая суровая самооценка включилась для того, чтобы дать ей отдохнуть. Она полностью выполнила поставленную перед собой задачу: достойно славословить Божие творение. И оставаясь в рамках земного существования, она уже проживала в мире, видимом духовными очами. Ни на что не отвлекаясь, она должна была беречь силы для последнего, решительного перехода… И ушла из жизни в возрасте патриархов, оставив нам свою живопись, свои жизненные принципы. Ее творчество, столь многогранное, еще предстоит нам осмыслить. Ее путь окончен, а дорога молодых в искусстве только начинается, и соприкосновение с творчеством В.М. Диффинэ-Кристи для кого-то из них может стать ее патриаршим благословением. Хочется пожелать всем художникам молодым и зрелым и тем, кто неравнодушен к живописи, быть достойными приемниками завещанной ей благодати.

Елена Александровна Лисенкова искусствовед